1914 году Россия вступила в мировую войну. А летом  1916- го, глубоко в тылу,  в Семиречье, в нынешней Киргизии, вокруг озера Иссык-Куль начался кровавый бунт.

Император издал указ о мобилизации на тыловые работы ту часть подданных, которая не несла воинской повинности, а именно инородческое население. Мобилизации подверглись коренные народы Сибири, мусульмане-кавказцы, калмыки, некоторые другие народы и, наконец, казахи и киргизы. Численность привлекаемых к работам людей была в действительности невелика в сравнении с общим числом населения. Скажем, из всего Степного края, восточной части нынешнего Казахстана, нужно было собрать 80 тыс. человек по жребию. И уж точно никто не собирался посылать киргизов и казахов на фронт. Однако на фоне прочих трудностей начались волнения, сразу сделавшиеся опасными. К тому же брожение в Туркестане целенаправленно подогревалось извне — разведками Турции и Германии. Одним из локомотивов назревающего восстания стало духовенство, чьё материальное могущество — но не моральный авторитет — было подорвано русскими властями.

Июль прошёл под знаком нарастания напряжённости. Распространился дикий слух о том, что на работы отправят все мужское население Туркестана. Русские реагировали в целом вполне логично, пытаясь воспрепятствовать летучими отрядами откочёвке в пески и пресекать уклонение от набора, но некоторые меры производят впечатление странных и несвоевременных для момента общего брожения. К примеру, губернатору Семиречья поступает инструкция принуждать туземцев почтительно кланяться при виде офицера или чиновника. Запрещаются забастовки и массовые собрания. 24 июля в Семиречье отправляется уже более актуальная телеграмма: у коренного населения требуется изъять оружие. Ограничивается перемещение жителей по железным дорогам. Короче говоря, власти пытались взять ситуацию под контроль. В действительности джинн уже вылетел из бутылки, и остановить рост насилия имеющимися силами было нереально. Казахи и киргизы поначалу неорганизованно начали уходить в глухие районы, нападать на административные органы, а то и просто поселенцев. Что характерно, бунт возглавили вовсе не самые обездоленные и доведённые до отчаяния персонажи. В Пишпекском уезде, например, руководство восстанием находилось в руках сыновей крупного феодала Джантаева. Сплошь и рядом вождями угнетённых народных масс оказывался или феодал, или представитель духовенства. Как изящно выразился историк этого восстания 1930-х годов Асфендияров, беднота выражала протест против гнёта в форме грабежа и, видимо, протест в такой форме привлекал не только бедноту. Огромная доля ответственности за случившееся лежит на местных элитах: не зная, каково действительное положение дел на фронте, манапы чувствовали, что война идёт тяжело, а противники России сильны. Поэтому в некоторых горячих головах созрела замечательная идея взбаламутить Семиречье, чтобы создать там, при удаче, новое ханство, в котором можно занять видное место.

На фоне разнообразных диких слухов об успехах турок и о возможных бедах и притеснениях населения, начали складываться вооружённые отряды, иногда в сотни человек. В июле в сутки уже происходит по несколько инцидентов с применением оружия. Депеши с мест становятся все более и более тревожными, люди начали гибнуть. Активность сил правопорядка пока была невысока и сводилась в основном к аресту наиболее буйных «активистов». Иные рапорты с мест производят комическое впечатление, как, например, телеграмма: «Баян-ауле есть аресты, дамы обмороке, население ужасе». Между тем слабость властей на местах была опасна. Положение усугубляли местные же чиновники-азиаты. «Родные» власти непрерывно вымогали взятки, обещая освободить от призыва за умеренную мзду. Удивительно, но страсть к обогащению оказалась сильнее инстинкта самосохранения: периодически этих мини-тиранов линчевали, но выжившие упорно продолжали поборы. В докладе прокуратуры по итогам восстания есть даже многозначительная ремарка:

«Мысль о том, что туземные власти — волостные управители, старшины и пятидесятники — продали население за большие деньги и что только благодаря этому на население свалилась теперь вся тяжесть новой повинности, хотя бы и рабочей, было общим убеждением населения».

Расправы над этими людьми были самыми жестокими. «Их трупы превращались в бесформенную массу, жилища их разрушались, имущество разграблялось».

Бунтовщики пока терроризировали главным образом представителей власти. Страдали чиновники и полиция, заодно уничтожались объекты инфраструктуры: телеграф, станции, мосты. В середине июля, например, толпа конных преследовала поезд у станции Ломакино, поджигала мосты, сожгла саму станцию. Казаки небольшими командами патрулировали местность, но их усилия напоминали попытки заткнуть пальцем пробитую плотину. Разумеется, при столкновениях вооружённые пулемётами и винтовками, спаянные военной дисциплиной русские солдаты имели преимущество, но расстрел возникающих то тут, то там банд ничего не давал: побросав убитых и раненых, банда быстро возрождалась в другом месте.

Резня

В отличие от большинства районов восстания, таких как Фергана, Сырдарьинская область и окрестности Самарканда, в Джизаке и Семиречье беспорядки пошли по худшему сценарию, а пострадали далеко не только и не столько чиновники.

13 июля ишан Назыр Ходжа (обратим внимание, вовсе не бедняк и не обездоленный человек) в Джизаке разогревает толпу и бросает обезумевшую вооружённую орду на русскую часть города. Начальник уезда полковник Рукин выезжает буквально с несколькими людьми навстречу, пытается уговорить восставших разойтись — и оказывается первой жертвой погрома. Кроме него погибло ещё 18 человек. Получив телеграмму о погроме, в Джизак тут же выдвинулась воинская команда. Солдаты обнаружили среди прочего тела Рукина и убитых с ним переводчика, джигита и пристава. Трупы были так обезображены, что их узнали только по остаткам одежды. Рукин и сопровождавшие его были забиты палками…

Всего в Джизакском уезде погибло 83 русских поселенца и служащих. Армия при разгоне бунтовщиков потерь не имела, численность же убитых погромщиков неизвестна.

Однако убийства в Джизакском уезде померкли на фоне трагедии, развернувшейся в Семиречье.

В этом крае поначалу дело ограничивалось уничтожением списков мобилизуемых, а полноценный бунт вспыхнул в начале августа в Пишпекском и Пржевальском уездах. В первые дни были разгромлены почтовые станции, испорчен телеграф. Выступления здесь с самого начала оказались более организованными, чем в других местах. К огромному несчастью, в начале восстания киргизы захватили небольшой транспорт с оружием и разжились 170 винтовками. То, что началось затем, оказалось уникально даже на общем жестоком фоне беспорядков в Туркестане. В Семиречье развернулись не просто погромы, а полноценная этническая чистка.

Бандиты принялись истреблять русское население края. Многотысячные отряды нападали на поселения и хутора. Из-за их многочисленности защититься от них поселенцы чаще всего не могли. Каждый казачий или крестьянский дом держался, пока внутри были боеприпасы, после чего убийцы добирались до ставших безоружными людей. Настоятель собора в Пржевальске Михаил Заозерский описал происходивший кровавый кошмар:

«…их резали, избивали, не щадя ни женщин, ни детей. Отрезали головы, уши, носы, детей разрывали пополам, натыкали их на пики, женщин насиловали, даже девочек, молодых женщин и девушек уводили в плен. Когда в городе узнали об этих зверствах, началась паника. Один чиновник сказал мне: „Батюшка, мы все погибнем, спасения нам нет, но жену и четырёх детей я не отдам на мучения, я их отравлю“».

На дворе стоял 1916 год. Не только войска, но и многие гражданские мужчины были на войне. Ни о каком протесте против мобилизации уже и речи не шло. Дервиши призывали к священной войне с неверными русскими, обещая блаженство шахидов погибшим. Религиозный экстаз, запах крови и возможность грабежа зажиточных русских крестьян распаляли страсти. Тем более что многие сёла были почти беззащитны. Одна из деревень, например, имела 800 женщин и детей и всего полсотни вооружённых мужчин.

Судя по словам очевидцев, большинство сёл защищалось по схожему сценарию. Улицы перегораживались телегами, население стягивалось к церкви и оборонялось, пока была возможность. В случаях, когда в селе оказывалось достаточно людей и патронов, атаки бывали отбиты. По возможности, жители слабозащищённых сёл переходили к более устойчивым поселениям. Очевидец рассказывал: «Ночь темна, хоть глаз выколи. Все село объято пламенем. Стоны и плач людей, мычание коров, блеяние овец, крик гусей, скрип телег — все слилось в один беспрерывный гул. Все шли на явную погибель, ибо впереди ждала нас смертная опасность». Во время таких анабасисов киргизы стремились отбить хотя бы часть подвод. Имущество в большинстве случаев терялось, многие были буквально наги и босы, потеряв все, что было достигнуто многолетними трудами.

Мужество отчаяния одушевляло. Крестьяне, вооружённые косами и вилами, редко — дробовиками и очень редко — винтовками, часто отбивали атаки многосотенных скопищ. Азиатские погромщики редко справлялись с организованным сопротивлением, а хотя бы пара сот даже не солдат, а прилично вооружённых казаков и крестьян оказывались непреодолимой преградой для любого числа бунтовщиков. Иной раз два десятка стрелков успешно защищали баррикаду, которую штурмовали сотни всадников. Связано это обстоятельство было во многом с низким боевым духом восставших. Согласно показаниям одного из главарей восстания, которые он дал суду, в бой джигитов приходилось гнать нагайками. Характерны обстоятельства крушения его отряда: «Нас разогнали выстрелами из пушек, хотя артиллерия урона нам не причинила».

Правда, два десятка стрелков имелись не везде. В строй встали все, способные держать оружие. Один из летучих отрядов, выручивший большую группу русских крестьян, включал в себя нескольких казаков, помощника местного прокурора, почтового надсмотрщика и двоих судей. В помощь селу Столыпино удалось выделить и вовсе двоих казаков, чего, впрочем, оказалось достаточно.

Отдельной проблемой стали боеприпасы. Их местами производили кустарно, известны случаи, когда на пули расплавили даже самовар. Вообще, типичным вооружением поселян были пики из сельскохозяйственных орудий, топоры и немногочисленные ружья. Винтовок имелось, к сожалению, очень мало, а стрелять приходилось очень экономно.

Участь тех, кто не мог оказать сопротивления, была кошмарна. Очевидцы сравнивали происходящее со временами Тамерлана и Батыя. Воздержимся от описания наихудших зверств, детоубийств и массовых изнасилований, желающие узнать подробности могут легко найти «Историю киргизского мятежа 1916 года в описании семиреченского духовенства». Священники описывают пережитое стоически, но детально и без пощады к чувствам читателя.

Иные описания схваток с бунтовщиками напоминают сцены из фильмов почтенного жанра «зомби-апокалипсис»:

«В эту минуту был настоящий ад: киргизы лезут к нам, стреляют и кричат во все горло „ур“, „ур“ — значит „бей“. Залпами наши казаки отбивали их. Падали кучами убитые киргизы, падали и русские и, несмотря на это, лезли обезумевшие киргизы через трупы своих, желая уничтожить русских».

Эта мешанина боёв и стычек длилась многие недели.

Как сняли бы в Семиречье «Семь самураев»

Благодаря священникам, делавшим записи о происходящем вокруг, осталась известна история защиты одного из русских сёл, Преображенского. 10 августа пришла весть, что на заимках погромщики перебили поселенцев, а скот уведён в горы. Жители села собрались по зову набата и расположились около местной церкви. Женщины и дети разместились в самой церкви, мужчины, вооружившись, заняли ближайшие дома, готовясь к обороне. Кроме крестьян, в селе оказались восемь солдат, присланных для исправления телеграфа. Улицы, ведущие к церкви, забаррикадировали телегами и сельхозинвентарем. На колокольне разместили наблюдательный пункт, на ночь выставили караул, чтобы помешать киргизам поджечь село.

Снаружи расположились многотысячные скопища кочевников, поджигавшие мельницы и маслобойни. Атаковать они не решались два дня. Эти дни преображенцы провели с пользой, устраивая окопы вокруг села. Поселенцы даже соорудили небольшую самодельную пушку. 12 числа четырехтысячная орда скатилась с гор и бросилась к селу. Стрелки, засевшие на кладбище, и самодельная пушка отбили огнём первую атаку. Тут же штурмующие попытались зайти в село с другой стороны и были вновь отброшены, оставив две сотни покойников перед Преображенским. Стрельба изнутри столь впечатлила осаждающих, что те стали держаться на почтительном расстоянии.

В стойкое село начали стягиваться жители деревень, которым повезло меньше. Преображенское приняло самых разных людей, стекавшихся к импровизированной крепости. Туда перешли жители соседней казачьей станицы, явились монахи Иссык-Кульского монастыря, следователь и присяжный поверенный с семьями, короче говоря, лица всякого звания и положения, объединённые одним — принадлежностью к истребляемой азиатами русской национальности. Жители организовали лазарет, приют для сирот, короче говоря, устроились с расчётом на долгую осаду. Всего в Преображенское явилось до шести тысяч беженцев. Русские организовали дисциплинированное ополчение, устраивавшее разведывательные рейды наружу.

В конце августа отряд сотни в две местных ополченцев и казаков вышел из Преображенского и атаковал десятитысячную орду, шедшую с награбленным имуществом и семьями в горы. Погромщики были принуждены к бегству после четырехчасового боя. Конечно, такой результат был следствием не только богатырства ополченцев: за киргизами уже шла наша воинская команда.

5 сентября в Преображенское вошёл отряд в 1400 солдат. Осада, продлившаяся почти месяц, была снята. Среди бури погромов, истребления всего живого и вакханалии жестокости преображенцы показали, на что способно небольшое, но крепкое и решительное русское сообщество.

***

Власти были вынуждены разрешить проблему бунта крупными силами. К 10 августа тон телеграмм, отправляемых губернатору Туркестана с мест, стал паническим. «Нужны орудия и патроны. Положение внезапно может измениться так, что рухнет все русское дело в Семиречье», — писал военный губернатор региона Фольбаум своему непосредственному начальнику Куропаткину. Малочисленные военные отряды, имевшиеся в крае, оказались быстро втянуты в бесперспективные бои.

Достаточно быстро начали приниматься меры сначала для спасения погибающих, а после — и для истребления восставших банд. Первым шагом стал сбор уцелевших жителей разграбленных сёл в относительно безопасных местах. Небольшие отряды прочёсывали местность, подбирая селян и переправляя их в Пржевальск. Преображенское, стоявшее как скала, стало второй точкой сбора беженцев. Корнет Покровский попутно напал на стойбище киргизов и сжёг 800 юрт. Ближе к концу августа в боях наступил перелом. Против погромщиков были высланы три отряда с орудиями и пулемётами. В общей сложности регулярные войска, брошенные против бунтовщиков, насчитывали 17 пехотных рот, 19 эскадронов и сотен при 14 орудиях и 17 пулемётах. Войска расправились с мятежниками не везде быстро, но уверенно. Шрапнель и пулемёты быстро возымели должный эффект. 22 августа состоялось нечто вроде генерального сражения у Токмака. Противопоставить пулемётному огню и артиллерии киргизы не могли ничего. Солдаты, видевшие картины бойни, не были настроены на убеждение добрым словом. Отряды, продвигавшиеся на Нарын, Пишпек, Токмак и Семипалатинск, оставляли после себя виселицы и трупы в пыли. Перед воинскими командами все рыдало, но после них все молчало. При войсках действовали полевые суды, быстро и скоро выносившие приговоры, но многие пленные попросту не доживали до общения с трибуналом. Например, в середине августа толпа отобрала у конвоиров более полутысячи пленных киргизов, уже посаженных под замок, и перебила их, воспламенённая жаждой мести за пережитые ужасы. Военно-полевые суды казнили в Семиречье 347 человек, сколько же были застрелены при попытке к бегству, осталось неизвестным.

Интересно, что если киргизские радикальные патриоты рассматривают происходящее как жестокую варварскую акцию русских властей, то академическая наука этой страны настроена достаточно скептически, чтобы не сказать кисло, к идее поднять восстание 1916 года на щит. Киргизский историк Шаиргуль Батырбаева замечает по этому поводу:

«Действительно, было жёсткое подавление восстания. Но нельзя умалчивать о причинах этой трагедии. Когда карательные отряды, присланные для усмирения бунта, увидели посаженые на вилы головы русских женщин и детей, то их реакция была соответствующая».

Жёсткие действия войск привели массу киргизского населения к тому, что, собственно, получило в киргизском название «Уркун»: бегству части киргизов в западный Китай. В Китае эти люди оказались в самом жалком положении. Местные власти держали их на положении, близком к рабскому, киргизские беженцы из Семиречья оказались вынуждены зачастую продавать китайцам собственных детей, лишь бы прокормиться. Бежали более тридцати тысяч человек, многие из которых так и погибли в Китае. Часть беглецов вернулась в Киргизию во время и после Гражданской войны.

Казненные участники погромов и погибшие в горах киргизские беженцы. Фотографий убитых и замученных во время восстания тысяч русских пересенцев не сохранилось.

В целом восстание в Туркестане было подавлено в течение осени. Некоторые районы успокоились раньше других, некоторые позднее, иные бунтовщики продержались до революции и Гражданской войны. Более ста тысяч туркестанцев все же были мобилизованы. Ни на какую передовую их, разумеется, не послали.

Гробовая бухгалтерия

Войска потеряли за все время беспорядков ровно 160 человек погибшими. Помимо Семиречья, русских поселенцев и представителей администрации погибло около 180 человек. В Семиречье же были убиты более трёх тысяч русских поселенцев (в основном — беззащитные женщины и дети), а три десятка сёл полностью разрушены.

Людские потери киргиз были подсчитаны сравнительно недавно. Спекулятивные оценки традиционно невероятны: 170 тыс. погибших, 130 тыс. беженцев. Учитывая, что, согласно данным переписей, с 1897 по 1917 год численность киргиз в охваченных беспорядками уездах выросла с 280 до 324 тыс., такие оценки звучат невероятно.

Академическая наука не склонна к таким хлёстким оценкам. По данным Батырбаевой, непосредственными жертвами подавления восстания в Семиречье пало около четырёх тысяч киргизов (кроме того, было перебито неизвестное число казахов и дунган, присоединившихся к бунтовщикам). Все косвенные потери (включая беженцев) составили, если опираться на демографические расчёты, от 30 до 40 тыс. человек. Сколько киргизов умерло в изгнании в Китае, сказать трудно. Также отсутствуют точные данные относительно жертв среди населения и восставших за пределами Семиречья.

Нужно отметить, что в своём докладе императору генерал Алексеев исчислял общие потери киргизов (включая беженцев) в 150 тыс. человек.

Нужно отметить также сдержанность киргизской и казахской академической науки: профессиональных историков среди тех, кто призывает Россию покаяться за геноцид, очень мало. Учёные, специализирующиеся на киргизской истории, чаще всего высказываются в спокойном и скорее примирительном духе. Один из киргизских историков даже высказался радикальнее: «говорить о вине России перед киргизами может только тот, кто не читает книг».